Джеймс Кервуд - Черный охотник [авторский сборнник]

Громкие возгласы, доносившиеся до них, послужили доказательством того, что момент наступил. А-Ди-Ба подошел к шалашу и приподнял полотнище, закрывавшее вход. Он окликнул Туанетту, называя ее Сой-Иен-Макуон, но ответа не последовало. Он снова окликнул ее, а затем вошел внутрь. Высокий Человек, точно охотившийся зверь, обшаривал каждый уголок шатра, но ни Туанетты, ни пленника, ни собаки там не было.

Шиндас не промолвил ни слова. Точно так же нельзя было видеть выражение его лица, когда он, приблизившись к берегу реки, обнаружил исчезновение одной из байдарок.

Издавая какие-то странные звуки, А-Ди-Ба кинулся к Тиоге и к дожидавшимся индейцам. Он далеко не был так спокоен, как Шиндас, который сообщил вождю о случившемся и о предательстве женщины, которую Тиога принял вместо Быстрокрылой. Он говорил громко, чтобы все могли слышать его. Лицо вождя оставалось до жути спокойным, несмотря на то, что это был страшный удар для него. Только морщины еще глубже залегли на его челе. Индейцы ждали, чтобы он заговорил, и наконец слова полились из его уст — страстные, пламенные слова, таившие в себе смерть. Он заявил, что его собственная честь и честь всех сенеков в его руках, А-Ди-Ба и Шиндас поедут с ним и огонь получит свое еще в эту ночь. Он предаст огню белую девушку, оказавшуюся изменницей!

Эта весть шепотом передавалась из уст в уста. Белая девушка будет сожжена на костре. Теперь это была не просто месть, а вопль о справедливости со стороны поруганного духа Сой-Иен-Макуон, повеление покойницы Быстрокрылой, и Тиога не смел ослушаться.

Минута летела за минутой. Костры выгорели и теперь светились во мраке, точно огненные глаза. Проходили часы, и сенеки все прислушивались и ждали. Но вот вдали послышался голос, приближавшийся со скоростью быстро мчащейся байдарки. Тиога пел песню смерти, в которой он оплакивал свою дочь, но вместе с тем в его голосе чувствовались ноты ликования, и было очевидно, что вождь выполнил дело, по которому он отправился. Снова было подброшено горючее в костры, и вскоре опять вспыхнуло яркое пламя. Однако, когда вождь со своими спутниками прибыл, оказалось, что пленников с ними нет. Тем не менее глаза преследователей горели зловещим огнем, и Тиога снова затянул песню смерти, потом схватил пылающую хворостину и кинул ее на смолистое горючее, разложенное вокруг столба пыток.

Огромное пламя взвилось к небу, и тогда Тиога принялся плясать пляску смерти, доведя себя до исступления и повествуя своему народу о том, что случилось во время преследования. Они настигли беглецов возле больших скал, где бушуют пороги. Слепой отчаянно защищался с помощью топорика, похищенного из шалаша А-Ди-Ба, и успокоился лишь тогда, когда упал с раскроенным черепом. Это был сущий дьявол, добавил Тиога, указывая на рану, зиявшую на бедре Шиндаса. Тело слепого было унесено в бездонную пропасть под скалами.

Но нечестивую белую женщину, оказавшуюся предательницей, навлекшую позор на племя сенеков и осквернившую память Сой-Иен-Макуон, о, ее они взяли живьем. Лицо Тиоги приняло серый оттенок, из глаз его, казалось, брызжет пламя, с уст слетали бешеные проклятья. Разве не отогрел он ее у себя на груди? Разве не нарядил он ее в одежды Быстрокрылой? Разве не дали ей сенеки место среди своих жилищ? А она оказалась змеей! И когда она очутилась у него в руках, в ушах его прозвучал голос Сой-Иен-Макуон, взывавшей о мщении. А потому он на месте убил предательницу!

На второй день пути, приблизительно в полдень, Джимс достиг селения Канестио, вождя которого звали Матози, то есть Бурый Медведь. Семьдесят миль от Ченуфсио он покрыл за тридцать часов и рассчитывал так же быстро проделать и обратный путь, так как на душе у него было очень тревожно. Он покинул Туанетту в такое время, когда индейцы были враждебно настроены против белых. Для него было загадкой, почему Тиога послал именно его, а не индейского гонца к Бурому Медведю, да и само поручение не заключало в себе никакой важности или спешности. Но Джимс был бы еще более встревожен, если бы знал, что ему предшествовал другой гонец, молодой индеец по имени Насво-Га, то есть Быстрая Стрела, передавший Бурому Медведю важное поручение от Тиоги. Едва он очутился в Канестио, у него было отобрано все его оружие, и только после этого его провели к Матози. Этот вождь (убитый, между прочим, год спустя в бою у озера Джордж и слывший одним из отважных бойцов среди индейцев) заявил Джимсу, что он его пленник. Тиога, мол, не вернул вовремя зерно, взятое взаймы, и Джимс своей свободой должен был покрыть долг. Таково было соглашение между вождями, сухо пояснил ему Матози. Если пленник сделает попытку бежать и будет пойман, его ждет немедленная смерть.

Вокруг отведенной ему палатки был проведен «мертвый круг», которого отныне он не смел переступать, и за ним следили точно за пленником, которого ждет смерть на столбе пыток. Джимс не мог, конечно, найти объяснение странному поступку Тиоги, но он был убежден, что это каким-то образом имеет отношение к судьбе Туанетты. Он не сомневался в том, что объяснения, данные Бурым Медведем, — сплошной вымысел и во всем этом кроется заговор Шиндаса и Тиоги, которых он раньше считал своими лучшими друзьями.

С каждой минутой росла его тревога, и на второй день он принял решение бежать даже рискуя жизнью, лишь бы добраться до Ченуфсио. Но индейцы, по-видимому, угадали его намерение, так как на третий день его стали сторожить еще зорче, а ночью вокруг его палатки расположилось шестеро воинов, которых никак нельзя было обойти.

На четвертый день в небе стали сгущаться тучи, сулившие грозу и ливень, и снова Джимс проникся надеждой, что ему удастся бежать. С наступлением мрака хлынул дождь, загрохотали раскаты грома. Едва ли кто-либо из сенеков станет стеречь его снаружи в такую ночь. Он только собрался было встать, как вдруг услышал, что кто-то приподнимает полотнище у входа в палатку.

Кто-то вошел в палатку! В следующее мгновение Джимс услышал свое имя, произнесенное шепотом.

— Я — Лесная Горлица… Я бежала из Ченуфсио три дня тому назад. Я пришла сообщить тебе, что Туанетты уже нет больше в живых.

Ослепительные молнии, озарявшие в эту ночь небо, время от времени освещали путь одинокому путнику, спешившему по направлению к Ченуфсио.

Этот путник был Джимс Бюлэн. Приди к нему кто-нибудь другой с этой страшной вестью о смерти Туанетты, принесенной Лесной Горлицей, он не поверил бы. Но детские уста выложили всю правду, во всей ее беспощадной наготе. И каждый проблеск молнии напоминал Джимсу язык пламени, поднимавшийся над костром во время пляски смерти Тиоги со скальпом Туанетты в руках. И даже в густой мгле ночи Джимс видел перед собой искаженные предсмертной мукой лица жены и ослепленного дяди, взывавшие о мести.